| Новости Казани

Отсутствие присутствия или опыт изучения политизации археологии

История с Кассандрой
«Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах».
Владимир Высоцкий.

Прав был великий бард. Неприятно ощущать себя вещей Кассандрой, особенно тогда, когда твои предсказания начинают сбываться с регулярностью немецкой пригородной электрички. Если прогноз твой будет верен, то ты будешь кругом неправ. Сам себе не можешь простить того, что уступил, не настоял на своем, не нашел достаточно аргументов, не убедил других. Но и твои оппоненты не могут забыть твоей правоты, поскольку их жжет позднее осознание своей ошибки и то, что есть человек, который помнит, что они были неправы. Сам ты тоже испытываешь странное чувство – ты оказался прав, но радости это не доставляет. Трудная судьба…

Сравнительно недавно, но уже бесконечно давно в Институте истории состоялась дискуссия относительно правомерности включения в первый том «Истории татар» этнического определения носителей именьковской культуры, которую отстаивал С.Г. Кляшторный. Поскольку еще ранее я на одной научной конференции, посвященной Великому Волжскому пути, вел на этот предмет спор с академиком РАН В.В. Седовым и с тем же С.Г. Кляшторным, то и тогда я отстаивал взгляд, что этнические определения по данным археологии настолько сложны, что не могут решаться конвенционным путем. Я опровергал аргументы сторонников «славянства» «именьковцев», указывая на источниковедческие сложности и многие передержки и допуски, к которым вынуждены прибегать сторонники этой гипотезы. Однако редколлегия тома решила, что ничего непотребного в этнической атрибуции этой культуры нет, а все мои аргументы разбились о начальственную формулировку, что, дескать, это показывает нашу смелость и безбоязненность даже таких формулировок. «Мы выше местечкового национализма, и это наш путь в Европу» – таков был окончательный вердикт главной редколлегии. Так было решено оставить указание этнического определения носителей этой древней культуры, как «славяно-балтская», но в процессе работы над томом эта формулировка плавно перетекла в «праславяне». Еще тогда я в качестве последнего аргумента вынужден был сказать, что кто такие эти балты, никто не знает, но славянство станет знаменем любого националиста, стремящегося доказать приоритет русского народа, что, кстати, уже использовалось в некоторых политизированных публикациях.

Но и это не было принято во внимание. Тогда со смехом мне сказали, что в эпоху, когда Советский Союз был родиной слонов, мы не вернемся. Теперь, однако, уже становится не до шуток. Нынешняя суверенно-демократичная Россия, надо полагать, уже становится родиной лохматых мамонтов.

Сначала в трудах С.Г. Кляшторного «праславяне» превратились просто в «славян», а В.В. Седов вообще просто писал, что Волжская Булгария – это страна, где «славяне-русы» являлись основным земледельческим населением. Но и на этом история не завершилась. Ныне дилетанты от археологии пытаются поставить знак равенства между понятиями «славяне» и «русские», превратив его в некий фантом «славяно-русское население». Теперь добрались до этой проблемы и политиканы, чтобы намеренно политизировать ее.

Но раз уж подобный спор «славян между собою» вылился со страниц научных изданий на газетные (см. статью А.В. Овчинникова «Славянское присутствие» в «ЗП» №19 за 2009), то и отвечать придется на этом поле «идеологической борьбы», как его аттестует сам автор. Разумеется, газета не идеальное место для дискуссии по такому вопросу, но выбирать особо не приходится. Кроме того, как мы увидим далее, это не совсем научный, если не сказать совсем не научный спор.

Вот как получается, когда политические идеи начинают довлеть над соображениями научности, а строгие научные процедуры заменяются желаниями начальства видеть прошлое в том или ином виде. Примером подобной профанации может служить стремление чиновников наделить вверенные их заботам города древней историей. Так Уфа стремится продлить свое прошлое на полторы тысячи лет, но это еще полбеды. Самое интересное, что подобное рвение стали проявлять некоторые главы нашей местной администрации, например, Тетюши, которые хотят видеть своим основателем самого тюркского Истеми-кагана. Однако самое грустное и смешное, что подобные поползновения в историю разных местных администраций поддерживают некоторые историки и археологи. При этом головокружение от успехов приводит к потере остатков здравого смысла и стремлению свести научные процедуры к их имитации. Так, например, для обеспечения древней даты происхождения Казани были проведены широкомасштабные исследования, выработана концепция ранней истории города и проведен десяток международных конференций, где они всесторонне обсуждались. В результате пять институтов РАН, включая три профильных археологических института страны, поддержали наши усилия, поскольку себя я не исключаю из числа специалистов, приложивших серьезные интеллектуальные усилия в решение этой проблемы. Для примера, в совещании в Тетюшах участвовал десяток ученых, в том числе и из-за рубежа, тогда как археологи, десяток лет работавшие на памятниках Тетюшского района и прекрасно знающие проблему, были намеренно отстранены от участия в нем. Как будто привлечь археологов из Венгрии, далеких от темы, легче, чем пригласить реальных специалистов из Казани. Конечно, легче! Ведь приглашенные туристы просто согласятся с предложениями администрации, тогда как гипотеза о полуторатысячелетней истории Тетюш не выдержит никакой серьезной критики и проверки даже в Институте истории АН РТ. Но она ни администрации района, ни дирекции института не нужна. Им важна только историческая политика, а не реальная история Татарстана.

Пока им еще не пришла в голову простая светлая мысль, что подобными действиями они не только не повышают авторитет науки, а просто дискредитируют ее и все достижения последних лет. Пока не осознают. Ведь путь в ад, как известно, вымощен благими пожеланиями, и самые скользкие плиты из них изготовлены по настоянию начальства.

Как раз проблема пресловутого «праславянства» на основе данных археологии и представляет собой совокупный плод подобных натяжек, ошибок и заблуждений, изрядно сдобренных политиканством.

Археология и этническая история: возможности и пределы взаимодействия

«Иногда, когда история хранит молчание, археология склонна проявлять чрезмерную болтливость». Филипп Диоле

В немалой степени острота проблемы заключается в сложности и неоднозначности трактовки этнических процессов в средневековье со стороны специалистов различных наук. Приходится наблюдать, как те или иные ученые, абсолютизируя данные своих источников, стремятся навязать свои обобщения коллегам под видом решения проблемы. Часто это очень напоминает известную притчу о трех слепцах, которые, повстречав слона и дотронувшись до него с разных сторон, начали долго и бесплодно спорить о том, какой же облик имело это животное. Выход из этой дилеммы видится в том, чтобы каждый способ источниковедения понимался не расширительно, а в пределах своей компетенции. Только тогда, собрав все эти сведения воедино, проведя их сопоставление по единой методике и описав полученные результаты с помощью внутренне непротиворечивой концепции, можно ожидать получения достоверной модели прошлого. Иными словами, изучение материальных остатков, выявлением или конструированием на этой основе археологических культур должна заниматься археология со своими специфичными процедурами и методиками, а изучение этнических процессов следует оставить этнологии с ее конкретными методами анализа этнической информации.

Сложность и противоречивость процесса познания этнических процессов проистекает также вследствие дискуссионности многих этнологических методик и терминологии. После семидесятилетнего безраздельного господства в исторических науках исторического материализма и научного коммунизма в их «советском» исполнении возврат к строго научному изучению «этничности», «ментальных структур самосознания» и «этнической идентификации личности и общества» сложен и тернист.

Вообще, этнические определения ископаемых археологических культур при дефиците историко-этнологических свидетельств – это не чисто русская забава. Как и многие другие научные методы, она возникла в Германии как результат сопоставления данных хорошо развитых лингвистики (труды Гумбольдта, братьев Гримм и др.), этнологии (теорий антропогеографии Ратцеля и «культурных кругов» Гребнера) и археологии. Полное и классическое завершение это направление нашло в трудах Густава Косинны (1858 - 1931), который дал цельную историю происхождения и распространения германских народов в до- и раннеисторическое время.

Разумеется, у этого исследователя были и серьезные достижения в изучении древностей Центральной Европы, в систематизации памятников, в классификации и датировке материала. Он создал целую научную школу, а его взгляды некоторое время доминировали среди коллег, а еще дольше среди германских националистов. Характерным методом для него было соединение данных археологии с расовой теорией арийства. Весьма характерны названия некоторых глав его трудов: «Превосходство германского художественного вкуса в производстве оружия, в частности мечей», «Величие германской спиральной орнаментации» и т.д. Кроме того он выдвинул пресловутую теорию 14 завоевательных походов нордических германцев во все стороны света от Скандинавии до Греции, куда они принесли свою высокую культуру. Однако уже при жизни его взгляды резко критиковались, а после Второй мировой войны и вовсе оказались в научном небытии, поскольку в свое время их активно использовали идеологи нацизма для обоснования своей теории расового превосходства. Научная дискредитация их была довершена применением новых методик и новых подходов к материалу, утвердив в западной науке весьма скептическое отношение к сопоставлению данных археологии с этноязыковыми данными.

В СССР, пожалуй, не было другого такого западного археолога, чье имя не вызывало бы столько ненависти, как Косинны. Его называли пангерманистом, расистом и даже фашистом. Самое мягкое обвинение, которое ему было брошено, это название его адептом миграционизма, что в устах советских археологов, которые до 1951 г. придерживались сугубо автохтонистской теории (теория стадиальности Н.Я. Марра и его учеников), было страшным обвинением. Еще в 1963 г. советский археолог А.Л. Монгайт писал, что «Косинна умер уже 30 лет назад… От нордического мифа ничего не осталось, но реакционные шовинистические идеи продолжают жить в буржуазной науке, и борьба против них остается важнейшей задачей советских исследователей». Странное дело. Исследователь умер, его школа рассыпалась, в западной науке новые идеи, а советские критики все еще яростно набрасываются на Косинну и косиннизм. Что-то тут не так, подумает читатель. Ведь не были же они настолько глупы, чтобы не видеть реальности, особенно Монгайт, который великолепно знал западную историографию и регулярно, в отличие от многих других, посещал Европу. Создается такое впечатление, что его труды – это такой советский новояз или, если угодно, фига в кармане.

Да, действительно, он сильно и за дело ругал Косину. Однако целил-то он в недавно забытого даже на Западе ученого, имя которого в СССР в 1960-е годы помнили только несколько корифеев археологии, а для большинства это был пустой звук, поскольку его книги были глубоко упрятаны в спецхран, а на Запад из молодых ученых редко кто выбирался. Целил своими критическими стрелами Монгайт как раз в родную советскую археологию. Именно в ней до сих пор сохранились островки и целые континенты косиннизма. Удивительно, но факт. Советская наука, которая со звериной ненавистью относилась к имени Косинны, придерживалась его взглядов, а некоторые археологи и до сих пор в своей научной практике придерживаются именно его методик сопоставления археологии и этноса. Вероятно, подобная ненависть объяснима. Слишком велико сходство идей и методов. Чтобы избежать неприятных сопоставлений, необходимо было для коллег с Запада всемерно ругать его расовые теории, а для внутреннего употребления выкинуть его имя из научного обихода, чтобы никто и думать не смел сопоставить его методы с методами передовой советской археологической науки.

Появление и развитие этой методики связано по времени со становлением советской археологии и внедрением марксизма в гуманитарные науки. Но это была только оболочка марксизма. На деле это была смесь позитивизма с вульгарным материализмом, что сказалось на развитии гуманитарных наук. Не избежала общей печальной участи и археология. После бурных и жестоких дискуссий 30-х годов в советской науке утвердилось понимание археологии, как древней истории. Основным ее методом стал, так называемый, «принцип историзма», понимаемый как возможность на основе данных археологии, при использовании определенных постулатов исторического материализма и сопоставлений с данными этнографии и письменных источников, реконструировать во всей полноте историю общества. Проще говоря, это был вульгарно материалистический метод «восхождения»: от изучения отдельных предметов и объектов к анализу культур и от него к созданию полноценной картины истории. По такой методике построены многочисленные «древние истории» регионов и «этногенезы» различных народов, где сначала излагались материалы археологических исследований, а затем делались широкие выводы исторического характера. Суть этого метода четко выразил А.В. Арциховский в сакраментальной дефиниции: «Археология есть наука, изучающая историческое прошлое человечества по вещественным историческим источникам» (Арциховский А.В. Основы археологии. М., 1955).

Особым ответвлением этого направления исследований является, как ее назвал археолог и диссидент Л.С. Клейн, «археологическая этногенетика». Методика ее, начавшая складываться в советской науке в 1940 - 50-е гг. в трудах М.И. Артамонова, П.Н. Третьякова, А.П. Смирнова и Б.А. Рыбакова, получила последовательное, системное описание и детальное теоретическое обоснование в трудах В.Ф. Генинга, В.В. Седова и А.Х. Халикова, а ныне разрабатывается некоторыми их учениками и коллегами. Концептуально она сводится, в конечном счете, к тем же положениям, что и традиционная «археологическая история», но для «археологической этногенетики» конечным объектом изучения является не социальная или экономическая история общества, а народ как этническая категория. Характерно, что сторонники данного подхода не единодушны в конкретных схемах интерпретаций и часто полемизируют по их деталям. Однако все они едины в одном: каждой археологической культуре в идеале должен соответствовать определенный и единственный древний этнос, а предметом изучения служат некие «этнические признаки» (как правило, керамическая посуда, украшения и элементы погребального обряда).

Характерным примером подобного подхода являлись и теоретические изыскания ведущих в прошлом археологов Волго-Уральского региона А.П. Смирнова, В.Ф. Генинга и А.Х. Халикова. Так по мнению А.П. Смирнова, археологическая культура – это совокупность «памятников одного времени, расположенных на строго очерченной территории и отличающихся своеобразными чертами материальной культуры» (Смирнов А.П. К вопросу об археологической культуре // Сов. археология. 1964. N4), которая может быть выделена на основании изучения лепной посуды и, с некоторыми оговорками, погребального обряда, с помощью картографирования сходных типов, и отражала реалии этноса и языковые границы. То есть, по сути дела, в этой концепции (еще раз повторю – довольно распространенной для советской науки) возрождается принцип Косинны и его последователей, который ироничные критики этого германиста в начале века выразили в едкой формуле «ein Volk, ein Topf» («один народ - один горшок»), то есть, проще говоря, «каждому народу - свой горшок».

Данная концепция, кстати, и была сформулирована в трудах учеников Косинны, которые доказывали постулат, что совпадение границ распределения типов вещей, объектов и других культурных явлений (которые и то предлагали его как операционный принцип, не защищая открыто и не возводя в теорию) следует рассматривать как проявление этнической (то есть по их трактовке языковой) общности: племенное родство и единство языка облегчали культурный контакт и конвергенцию, а их отсутствие – затрудняло; поэтому этническая граница большей частью должна была служить препятствием для распространения типов вещей, а их совпадение – показателем этнической (языковой) общности. Однако это, казалось бы, самоочевидное построение не выдержало столкновения с данными этнографии (этнологии). Постепенно под давлением фактов большинство археологов было вынуждено признать реальность бурных перемещений народов и культурных контактов, существование расплывчатых культурных границ, наличие переходных и контактных зон, смешанных или имперских (надэтничных) культур и т.д.

Осознание этих трудностей, однако, не привело его сторонников к пересмотру стратегии, а только к тактическим отступлениям. Отказываясь от признания полного совпадения этноса всей археологической культуре, сторонники «археологической этногенетики», стремясь сохранить главное – соответствие археологической культуры этносу, прибегают к выделению элементов, имеющих этническое значение, – «этнических признаков». Теоретические постулаты и методические недостатки данной схемы подробно изучены и дискредитированы (см. труды Л.С. Клейна, В.А. Шнирельмана и др. Здесь даже не имеет смысла говорить, что практически вся западная этнология начиная с трудов К. Гирца и Ф. Барта просто вопиет об этом). Отмечалось: методологическая порочность отождествления части с целым; разрушение логической основы для самого понятия «археологическая культура» с ликвидацией синтетического подхода;

внутренняя противоречивость в самой позиции сторонников этой концепции, обычно вынужденных оговаривать свое принципиальное согласие с необходимостью комплексного подхода; неопределенность (поскольку структуру сторонники «этногенетики» никак не оговаривают) понятия этнос для разных эпох, общностей и конфессий; отсутствие регулярного совпадения произвольно выбранных признаков (керамика и технико-технические способы ее изготовления, форма и типы ее орнаментации, устройство жилищ, украшения, способ погребения и т.д.) с древним этносом, поскольку для каждой эпохи, региона и этнокультурной общности эти характеристики будут своеобразными и оригинальными. Не говоря уже о том, что мы не знаем, имели ли эти отличия (например, способ изготовления каменных орудий, способ орнаментации посуды или примеси в тесте керамики, какой-то тип украшений) этнический характер или этнос был безразличен к нему и мог модифицировать его или даже перейти на другой более прогрессивный или модный вид посуды или украшений. Например, современная этнография показывает, что близкие по языку народы часто использовали одинаковую посуду, а иной раз совершенно разные – сходную (например, индейцы пуэбло в США и Мексике), а иной раз этнические различия просто не «улавливаются» археологически, так, например, индейцы Канады – алгонкины различаются по племенам по способам разделки туши оленя, а тюрко-монгольские племена Центральной Азии в средневековье – по предпочтению той или иной части туши овцы.

Иными словами, древние этнические общности и их совпадение с ареалами археологических культур оказываются гораздо более сложными, нежели простые и безупречные с точки зрения «здравого смысла» и формальной логики схемы и не сводимы к априорно выбранному набору признаков. Свидетельством определенного кризиса этого направления служит все более частое декларирование «полиэтничности» археологических культур, нередко игравших решающую роль в концепции этногенеза того или иного народа или отказ признать применимость использования для эпохи средневековья понятия «археологическая культура» (иными словами, без должных теоретических выкладок и обоснований ограничивается сфера применения базового для археологии как науки понятия) и замена его неопределенными паллиативами типа «культура Древней Руси», «культура ранней Волжской Булгарии». Но это лишь общий фон, на котором развивалась и развивается наша наука.

История происхождения славян прошла все эти этапы. Сначала в эпоху господства марризма и стадиальности все археологические памятники начиная с трипольской культуры стали считаться славянскими. У этой теории, поскольку она была признана единственно верной и единственно возможной, не было оппонентов, а были только адепты. В эпоху сталинского неоимперства и господства автохтонизма все этнические сопоставления были некоей забавной игрой, главное - успевай делать ссылку на учение академика Марра и соответствующую стадию истории народа. Так в классических трудах П.Н. Третьякова славянскими были названы все археологические культуры Днепро-Днестровского междуречья от энеолитической трипольской до скифской и от зарубинецкой до черняховской. Но случилось страшное. В 1951 г. Сталин вдруг признал, что учение Марра о языке – это отклонение от марксизма и его вульгаризация. Тем самым, как изящно написал об этом М.Б. Щукин: «Глубокая вера в глубокий автохтонизм славянства на всех территориях нынешнего обитания славянских народов лишилась своей методической базы в виде учения Марра. «Дракон» нечаянно откусил свой собственный хвост. Теперь историкам и археологам предстояло доказывать тезис о глубоком автохтонизме своими собственными силами, опираясь на свои источники» (Щукин Б.М. Готский путь. СПб., 2005). Несмотря на жестокую критику марристов (а ими были все), сама методика изучения этногенеза осталась прежней – от археологической культуры к языку, а от него к этносу.

Многим и это далось очень нелегко, а некоторые так и не избавились от старых привычек. Кстати, кто знает историю дискуссии о происхождении татарского народа, понимает, как глубоко засел этот марризм в головы некоторых наших академиков-лингвистов. Некоторые вслед за Н.Я. Марром делят язык на слоги, а потом ищут созвучия в других языках. И находят: от Китая до индейцев майя, от шумеров до исландцев. Но все же постепенно археологи стали высвобождаться от гнета старых догм, выстраивая новые теории происхождения народов, где нашлось место и миграциям, хотя привычка давать этнические определения горшкам жива до сих пор. Совлечь с себя ветхого Адама удается не всем.

Здесь необходимо сделать одну немаловажную для дальнейшего изложения вставку. А что такое вообще пресловутая археологическая культура? Некоторые считают, что это (см. выше определение А.П. Смирнова) совокупность памятников с общими элементами культуры. Однако выясняется, что все не так просто. Например, некоторые уже выделенные и закрепленные в науке культуры ведут себя не так, как это им приписывается. Например, целый ряд выделенных В.Ф. Генингом культур Южного Приуралья не имеют своей строго очерченной территории, а располагаются на одних и тех же памятниках, причем это касается не только типов керамической посуды, но и могильников (например, на Кушнаренковском могильнике чересполосно выявлены погребения, относящиеся археологами к трем разным культурам – турбаслинской, кушнаренковской и именьковской). Другие культуры являются объектом неустанных дискуссий. Так, одни и те же памятники разные исследователи причисляют к разным культурам, то к кушнаренковской, то к караякуповской, а часто разные названия к одним и тем же памятникам прилагают разные археологические школы: те объекты, которые ижевские археологи называют мазунинскими, уфимские считают бахмутинскими памятниками; что школа Крайнова считает фатьяновскими, школа Бадера называет балановскими и т.д. Или другой пример, казанский археолог Е.П. Казаков давно и настойчиво продвигает в науку термин «постпетрогорская культура», однако никто из специалистов (за единичным исключением его учеников) не поддерживает его в этом. К чему все это? Да, к тому, что, вопреки мнению дилетантов, выделение и определение археологических культур, их происхождение и реестр памятников не есть что-то застывшее и однозначно определенное – это просто условность для специалистов, которые пытаются как-то сгруппировать свой материал.

И.Л. ИЗМАЙЛОВ.
(Продолжение следует.)

Например, по моему мнению, археологическая культура – это наиболее общее теоретическое понятие археологии, являющееся выявленным или конструируемым исследователем единством археологических памятников, относящихся к определенному промежутку времени и находящихся на сплошной и ограниченной территории, выражающемся в близком и устойчивом сходстве взаимосвязанных типов вещей и сооружений, а также в единообразном их изменении с течением времени (преемственность типов вещей и сооружений, обусловленная передачей опыта от поколения к поколению). Абсолютные количественные нормативы выделения археологической культуры не установлены, также как охват территории, временные рамки и количество археологических памятников. Предполагается, что археологическая культура представляет какое-либо человеческое сообщество: хозяйственно-культурный тип, историко-этнографическую область или социальный организм (родо-племенной, конфессиональный, потестарный и т.д.) или даже социальный слой (например, военная знать). Нередко археологическая культура связывается с определенной этнографической культурой отдельного этноса, но такие совпадение, как правило, судя по данным истории и этнографии, весьма редки. Более того гораздо чаще, тогда когда мы можем это проверить другими данными, единая культура объединяет несколько этносов. Например, черняховская культура объединяла подданных державы Германариха в Северо-Западном Причерноморье – готов, славян, потомков сармат, аорсов и др.; салтово-маяцкое культура являлась имперской культурой хазарского каганата, включавшей хазар, болгар, алан, славян и т.д.

Здесь надо заметить одну деталь, что археологическая культура не является неким аналогом этнической группы (этнос? племя? род?), а конструируется исследователем из некоего эмпирического материала. Один может скроить его так, другой эдак, один будет считать одни признаки главными, а другой – совершенно иные. И, в принципе, оба будут правы, поскольку непонятно какая общность стоит за этими материальными следами и остатками некогда живой, а ныне ископаемой культуры. Вот эти ограничения являются базовыми для того, кто собирается конструировать какие-то этнические общности на основании неких совокупностей археологических памятников. Впрочем, для советских археологов никакие методические запреты не служили препятствием для обнаружения этнических интерпретаций, начиная с самой глубокой древности. Об этом совершенно справедливо пишет в своей статье А.В. Овчинников, приводя примеры нелепых сопоставлений археологических объектов далекого прошлого с тюрками. Однако, в заслугу так ругаемых им (иногда заслуженно, иногда и нет) казанской археологической и этнологической школ надо сказать, что она довольно быстро переболела этой «детской болезнью» и сейчас по степени научности мало уступают коллегам и из Москвы, и из-за зарубежного далека. А штудии М.З. Закиева и иных археолингвистов так и остались на обочине науки. Но сейчас они так же мало характеризуют майнстрим татарстанской науки, как писания Ю. Бегунова в защиту фальшивки «Джагфар тарихы» и писания Петухова и С.Г. Антоненко о Руси арийской всю русскую историческую науку и так же мало могут быть поставлены в вину сотням честных и ответственных историков. Однако автор как-то забывает о своем ерничанье, когда излагает доказательства славянства именьковской культуры. Очевидно, он полагает, что только инородцы по своей косности и национальной ограниченности совершают ошибки. От подобных же падений избавлены те, кто стоит на страже благородного дела защиты прошлого от этих националистических посягательств.

Попробуем развеять это, судя по всему, глубокое заблуждение нашего оппонента.

Маятник интерпретаций: от тюрок до славян и обратно к иранцам

Я слишком русский человек, чтоб сделаться славянофилом
Н.Ф. Щербина

Вернемся к именьковской культуре. К сожалению, А.В. Овчинников не прав, когда говорит, что изучение памятников этой культуры началось полстолетия назад. За подобный ответ на экзамене по археологии он схлопотал бы неуд. Уж не знаю, кто у него принимал экзамены, но этот билет он явно недоучил.

Дело в том, что памятники этой культуры были известны довольно давно, особенно по находкам горшков (да, и шутка была бы их не заметить – крупные толстостенные черепки с шамотом, едва лощеные и без орнамента). Памятники именьковской культуры начали изучаться еще с середины XIX в., то есть на сто лет ранее, чем полагает наш кандидат наук. Однако, правда то, что археологи никак не могли определить их хронологию и соотнести с другими культурами. Например, тот же А.П. Смирнов долгое время вообще связывал эту посуду с позднегородецкой и с местным финно-угорским автохтонным населением, в среду которого внедрились булгары. Позднее, в 1948 г. Н.Ф. Калинин близ с. Рождествено (Лаишевский р-н РТ) первым обнаружил одно погребение, совершенное по обряду трупосожжения и с подобной керамикой, что привело его к мысли связать его и поселения с подобной посудой с легендарными буртасами, которых считал неким финно-тюркским конгломератом. Прорыв в их изучении произошел в 1956 г., когда экспедиция под руководством В.Ф. Генинга там же открыла еще четыре подобных погребения, а в последующие годы еще более сотни. Анализ и сопоставления памятников привели его к мысли об объединении этих объектов в единую общность памятников, которую он назвал по месту открытия могильника. В своей диссертации, тезисы которой вышли в Казани (кстати, тогда В.Ф. Генинг был «административно подчиненным А.Х. Халикову ученым»), он указывал, что происхождение этой культуры непонятно, и скорее всего она восходит к кругу городецкой культуры и относится по этноязыковой принадлежности к финно-уграм. Видимо, этот административный и националистический диктат был не сильным и В.Ф. Генинг сначала следовал в своих интерпретациях вслед за А.П. Смирновым. Правда, позднее он стал считать, что ее оставили предки «тюрко-угорского» населения, но к тому времени он был «административно» подчинен Москве. Так, что можно сказать, что творцом «тюркской теории» был отнюдь не татарский националист, а вполне обрусевший немец.

Новый этап изучения этой культуры начался тогда, когда все ее памятники были подробно проанализированы и изучены П.Н. Старостиным (1967). Он обобщил уже гораздо больший материал, в первую очередь из раскопок поселений, составил подробную археологическую карту памятников этой культуры. Происхождение этой культуры он видел во взаимодействии местного населения, оставившего памятники азелинской культуры и некоей группы населения, носителей турбаслинско-кушнаренковской культуры. «Именьковское» население он вслед за В.Ф. Генингом считал тюркским или тюрко-угорским. Позднее с ними согласился также А.Х. Халиков. Но уже тогда эта точка зрения вызвала резкое неприятие московских археологов. А.П. Смирнов и «административно подчиненный ему» археолог Ю.А. Краснов выступили с рецензией на книгу П.Н. Старостина, где отстаивали тезис о том, что эту культуру еще рано выделять из массы других памятников, которые, по их мнению, восходили к более ранним пьяноборской и городецкой культурам и, соответственно, являлись финно-угорскими по языковой принадлежности. При этом А.П. Смирнов весьма вольно обращался с археологическими датировками и интерпретацией памятников. Так он, заметив некоторое сходство (собственно только одно – сам обряд трупосожжения и грубая лепная посуда, все остальное – различное), сделал вывод, что Рождественский грунтовой могильник сходен с Волынцевскими курганами (ныне Сумская область Украины), что, по его мнению, свидетельствовало, что славянское население из Подонья вместе с протоболгарами переселилось на Среднюю Волгу.

Хронологическая разница между волынцевскими памятниками (VIII-IX вв.) и Рождественским могильником (VI-VII вв.) его не смущала, поскольку он ставил перед собой цель доказать, что в составе булгар уже тогда было много славян, которые и обучили диких кочевников болгар навыкам земледелия. Правда, в руках у А.П. Смирнова не было еще никаких весомых доказательств, а только уверенность в культурном превосходстве славянства. Не напоминает ли это, вам, дорогой читатель, взгляды Г.Косинны?

Впрочем, плох тот эпигон, который не может превзойти своего идейного вдохновителя. Вот и молодой историк А.В. Овчинников, который написал свою диссертацию по научному творчеству мэтра советской археологии А.П. Смирнова, следует через полвека за его взглядами, только чуть подновляя их. К слову сказать, волынцевская культура тогда была плохо изучена, а сейчас гораздо лучше. Судя по сведениям археологов, это была пограничная зона с землями Хазарского каганата, население которой многое взяло у носителей салтово-маяцкой культуры, в том числе и развитую культуру земледелия. Некоторые исследователи вообще считают, что ее оставило население стремительно тюркизировавшееся (по крайней мере, военная знать) и перенимавшее новые культурные импульсы. Этим объясняется в курганах наличие вещей, сходных с предметами из раннеболгарских могильников – у них просто был единый законодатель моды – салтово-маяцкая культура.

Изучение именьковских памятников между тем продолжалось, хотя дискуссия об этносе ее носителей зашло в тупик. Гипотез было много, а веских аргументов мало. Так бы и осталась идея о сходстве славян (каких?) с именьковской культурой подкреплена только благими пожеланиями, но тут в очередной раз стоячее болото науки было разбужено новой оригинальной гипотезой, а изучение проблемы вышло на новый уровень. В 1981 г. самарский археолог Г.И. Матвеева представила доказательства того, что происхождение именьковской культуры связано с памятниками зарубинецкой культуры. Этот ее анализ основывался на анализе сходства погребального обряда, форм посуды, украшений, топографии и планиграфии селищ. Разгорелась дискуссия. Я присутствовал на конференции, когда один из учеников Г.И. Матвеевой сделал доклад по этой теме. Можно сказать, что в зале взорвалась бомба, а потом установилась звенящая тишина. Все были просто ошеломлены. Затем в выступлениях было сказано много критических замечаний и уточнений. Однако прошло некоторое время и стало ясно, что в этом что-то есть. Сходство, действительно, если не прямое, то довольно значительное. Куда большее, чем с памятниками Южного Приуралья и Западной Сибири. Тогда же прозвучал тезис о том, что это праславяне. Но этот тезис вызвал наибольшую критику. С тех пор в археологическом мире сложилось неустойчивое равновесие. Г.И. Матвеева и «административно подчиненные ей» самарские археологи считают именьковские памятники праславянскими, в последние несколько лет к ним присоединились В.В. Седов и С.Г. Кляшторный, А.Х. Халиков считал, что именьковскую культуру оставили балтские племена, П.Н. Старостин, прямо не выражая свою позицию, колебался вместе с «генеральной линией», а Е.П. Казаков в последнее время вернулся к старой точке зрения В.Ф. Генинга о турбаслинских истоках этой культуры, которую трактует то как иранскую, то как тюрко-угорскую. Активно не принимал гипотезы о сходстве зарубинецкой и именьковской культур уфимский археолог С.М. Васюткин.

Иными словами, вопреки мнению А.В. Овчинникова (а он, вроде бы, является специалистом по научному творчеству А.П. Смирнова) никогда не было дискуссии между «местным казанским археологом А.Х. Халиковым и административно подчиненным ему учеными», защищавшими тюркскую принадлежность именьковской культуры с одной стороны, и «московским археологом» А.П. Смирновым, якобы защищавшим праславянскую принадлежность этой культуры. Поздравляю вас, гражданин, соврамши! Как видим, дискуссия была, но взгляды А.П. Смирнова автор публикации существенно исказил. И думается, что неспроста. Немногие читатели доберутся до статей А.П. Смирнова, разбросанных в специальных научных журналах, и поверят нашему оппоненту. А зря! Как видим, верить ему можно только в исключительных случаях. Но каков замысел! «Местный археолог», татарский националист, закосневший в своем невежестве и рыцарь науки, «московский археолог», отстаивающий прогрессивные взгляды. Получается, однако, с точностью до наоборот: как раз А.Х. Халиков выразил вполне современную идею, а А.П. Смирнов, при всем к нему уважении, отстал от движения науки и его взгляды в 1970-е годы были уже анохронизмом. «И устарела старина / И старым бредит новизна»!

Как бы то ни было, среди археологов нет единства взглядов относительно происхождения населения, оставившего именьковскую культуру. Отнюдь не все и отнюдь не большинство принимают праславянскую гипотезу. Я оставляю за скобками тех историков и языковедов, которые вообще никогда не видели именьковских поселений и могильников и не раскапывали их. В их способности строить эфемерные конструкции я не сомневаюсь, но в степени их научности и доказательности есть большие сомнения. Точно также я сильно сомневаюсь относительно способности самого моего оппонента оценить материал и сделать вывод, основанный не на чтении чужих мыслей, а на анализе археологического материала. Сомнение, признаюсь, основывается на том, что я не читал статей о материальной культуре именьковцев за подписью А.В. Овчинникова. Статьи же А.П. Смирнова я сам начал читать уже на первом курсе университета.

Дело в том, что в данном случае мы говорим об археологическом сопоставлении зарубинецкой и именьковских культур. Как видим, уже на этом этапе есть среди археологов сильные сомнения в сходстве культур. Несмотря на активное лоббирование этой идеи самарскими археологами, среди специалистов по зарубинецким древностям также нет единства и полной поддержки этой идеи. Вот, что пишет один из крупнейших петербургских археологов-специалист по зарубинецким и черняховским древностям: «Сопоставления Г.И. Матвеевой выглядят весьма убедительным, беглое знакомство с материалом у специалистов по зарубинецкой культуре тоже вызывает впечатление сходства, хотя со стороны поволжских археологов раздаются и решительные голоса против. Явление это остается загадочным» (Щукин М.Б. На рубеже эр. СПб., 1994. С.237). Но самое главное в другом – современные археологи отнюдь не разделяют мнения о том, что зарубинецкая культура была в языковом отношении праславянской. И, если тюрколог и историк Центральной Азии С.Г. Кляшторный может себе позволить писать, что зарубинецкая культура «праславянская», то любой уважающий себя археолог воздержится от подобного этноязыкового сопоставления.

Вот здесь начинается главная интрига. Ни в одной статье самарских археологов, где постулируется связь между зарубинецко-черняховскими древностями вы не найдете современной интерпретации этих культур. Присутствуют или ссылки общего характера, типа это известно еще из вузовских учебников археологии, или на труды В.Д. Барана и других археологов-автохтонистов, для которых славянскими считаются все древности, расположенные в зоне современного проживания восточных славян. Здесь не место и не время, чтобы приводить всю историографию происхождения славян. Следует только отметить, что по последним наиболее авторитетным данным и зарубинецкая, и черняховская, и пшеворская культуры имеют весьма касательное отношение к истории славянства. Дело в том, что по мнению ведущих языковедов, распад единой балто-славянской языковой общности произошел позднее того, как эти культуры существовали. Иными словами, ни одна из них не может быть «протославянской», а только «протобалто-славянской».

В последние годы, даже такой ярый сторонник «праславянства» именьковской культуры, как В.В. Седов не готов отстаивать прямолинейно автохтонистскую точку зрения и не настаивал однозначно на праславянстве зарубинецкой культуры. Он, под давлением неоспоримых фактов, вынужден был модифицировать свою позицию и предлагать компромиссный вариант интерпретации зарубинецкой культуры: ее «население в языковом отношении составляло отдельную диалектную группу, занимавшую промежуточное отношение между праславянским языком и окраинными западнобалтскими говорами» (Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994, С.219). Когда я спрашивал его, откуда ему известен даже не язык, а некий окраинный говор, то он обычно пускался в длинные рассуждения, где приводил много фактов о керамике. Но признаюсь, что из бесед с ним, я так и не понял какие из археологических фактов (не иначе как «особый тип горшка») подсказали этому уважаемому специалисту тип говора. Безмерное уважение к нему и неизменное его ко мне благорасположение, которое я никогда не забуду, однако не позволяли и не позволяют согласится с его выводами насчет языковых сопоставлений языка и археологической культуры. Когда он сопоставлял археологические объекты и памятники, я ему склонен доверять, но когда он переходил к реконструкции языка, я переставал ему верить. Просто потому, что археологическая культура дает много данных для реконструкции культуры, но не определения этноса и тем более языка своих носителей. Иной путь – это путь, которым прошел Косинна и его последователи, т.е. к прямому произволу над материалом, абсолютной и безбрежной фантазии. В таком контексте с точно такой же или даже с большей уверенность можно говорить о тюркости или иранстве «именьковцев». К сожалению, многие специалисты не избежали этого искушения. Что уж тут говорить о дилетантах, для которых знакомство с археологией исчерпывается археологической практикой в вузе и мародерством на археологических объектах (А чем еще, простите, покорно, является скупка и продажа находок, как не пресловутой «черной археологией»?).

Между тем, если обратиться к материалу, то обнаружится, что наибольшее сходство обнаруживается у именьковских древностей с памятниками позднезарубинецких памятников Полесья горизонта Рахны-Почеп (Щукин М.Б. Ук. соч. С.236-237). Но этот культурный пласт исследователями соотносится отнюдь не со славянами и даже выводится исследователями за пределы балто-славянской гипотезы. Он в последнее время связывается с конгломератом племен, обитавших между кельтами и германцами – бастарнам. Возможно, именно они мигрировали под ударами сармат из Среднего Поднепровья, оказав влияние на целый ряд культурных групп в бассейне Оки, а частично откатившись в Волго-Уральский регион. Не исключено, что это движение оставило целый ряд этноплеменных групп на пути своего движения, которые зафиксированы уже в историческое время. Например, племя голядь в бассейне р. Москвы, название которой, по мнению авторитетных языковедов, имеет балтское происхождение, а также рязано-окских могильников, содержащих явные западные элементы в культуре.

Но сторонники славянства были бы наивными людьми, если бы полагались только на зыбкие и крайне спорные археологические данные. Они неустанно ищут и находят новые доказательства.
Один пласт из них представляет тюрколог С.Г. Кляшторный. Проанализировав сведения арабских историков Ибн Асамы ал-Куфи и, восходящим к его данным ат-Табари, ал-Белазури и ал-Йакуби о походе арабского полководца Мервана на страну хазар. В этом известии 119 г.х. (737 г.) говориться, что арабы не только нанесли поражение хазарам, но и вторглись глубоко вглубь территории каганата и даже достигли страны ас-сакалиба на реке Сакалиба (нахр ас-сакалиба), где захватили якобы 20 тыч. пленных. В принципе, это довольно необычное сообщение, поскольку никогда ранее и никогда позднее арабы так далеко не продвигались по Хазарии. Но как далеко они продвинулись на север? Поскольку сведения эти довольно лапидарные и не содержат точных и четких ориентиров давно уже стали объектом совершенно различных предположений. Так Д. Данлоп полагал, что Мерван дошел до буртас, которых он помещал в районе современной Саратовской области, а каган, якобы бежал вплоть до Урала. Но это еще не предел фантазии, как мы увидим далее. Более экзотическую гипотезу предложил С.Г. Кляшторный. Еще в 1964 г., публикуя текст ал-Куфи, он полагал, что события эти происходили в Подонье, а рекой Славян следует считать Дон или Северский Донец. Но уже в 2001 г. он изменил свои взгляды и предложил считать рекой Славян Волгу, а события переместить в Среднее Поволжье.

Разберем эту гипотезу по частям. Во-первых, собственно река Сакалиба (нахр ас-сакалиба) появляется на страницах арабских источников не в первый раз. Упоминают ее Ибн Хордадбех, Ибн ал-Факих, ал-Мас’уди и другие. И вот, что интересно, по мнению известного историка-востоковеда А.П. Новосельцева, всякий раз, когда удается локализовать ее – это река в Подонье (Дон или Северский Донец. Есть мнение, что в средние века их считали одной рекой) и никогда (!) это наименование не прилагалось к Волге, которая в источниках всегда именуется Итил (Атил). Есть ли основания полагать, что авторы сделали одно единственное исключение, и оно, как назло, оказалось в таком спорном случае. Полагаю, что более логичным будет считать, что в данном случае речь у арабских историков идет все же о Подонье.

Во-вторых, А.В. Овчинников, вслед за С.Г. Кляшторным полагает, что слово ас-сакалиба всегда и регулярно переводится как «славяне» и даже приводит в свою поддержку труд Д.Е. Мишина. Однако, можно привести мнение не менее (а для меня так и более) авторитетного востоковеда, как В.В. Бартольд, который полагал, что ас-сакалиба восточные авторы считали светловолосых, белокожих людей из Центральной, Южной и Восточной Европы, вне зависимости от их языковой и этнической принадлежности. Дело все в том, что средневековые авторы обычно следовали своим собственным представлениям об устройстве мира, а не нашим современным. И странно было бы думать, что у них были широко распространены панславистские идеи. Полагаю, что даже у самих народов, которых мы ныне зовем «славяне», никаких представлений о своей общности тогда не было. Вряд ли, арабские авторы сильно разбирались и в различиях восточноевропейских языков. Полагаю, как это и выходит из анализа источников, что они определяли народы по крупным общностям – франки (ифранджа) – это франки, бургунды, лангобарды, англо-саксы, готы и др., тюрки – это тюркоязычные, монголоязычные и даже иногда венгры племена. Но по мере расширения кругозора и накопления историко-географических сведений арабами, происходила определенная дифференциация. Венгры, стали именоваться баджгард/маджгард, а булгары – булгарами. Кстати, А.В. Овчинников, к сожалению, ссылается на книги, которые, вряд ли, читал. Так он указывает на труд Дмитрия Мишина, но при этом забыл упомянуть, что тот специально разбирает сведения Ибн-Фадлана, который лично побывал в Среднем Поволжье, но не оставил сведений о ас-сакалиба. То есть он их попросту не видел! Это не какое-то там туманное свидетельство о «незнакомом поселке и безымянной высоте». Человек лично побывал на Волге и не увидел ни одного славянина. Огузов видел, руссов-викингов описал, с мусульманами-баранджарами встречался, а о славянах ни слова. Правда, в одном месте он пишет, что правителя Булгарии называли (по контексту сами арабы) «маликом тюрок и сакалиба», но это как раз подчеркивает, что данное определение для арабов имело не языковое, а «расовое» значение. Если это не те же следы татаро-мусульманского заговора направленного против бедных славян, то прямое и явное, хотя и негативное свидетельство полного отсутствия славян в Булгарии.

И наконец, в-третьих, трудно себе представить, чтобы полководец Мерван с большим 120-тысячным войском решился вторгнуться настолько далеко на север без баз снабжения, без запасов продовольствия в малонаселенные безлюдные края. При этом каган хазар сохранил свое войско и был где-то рядом. Как мог разумный полководец решиться на такую военную авантюру, особенно зная печальную судьбу другого полководца Джерраха, погубившего войско в Хазарии. В аналогичных условиях, даже нанеся сокрушительное поражение Токтамышу, в поход на Булгарию не решился даже Тимур. А монголы затратили на это 13 лет. И зачем, скажите на милость, Мервана бы понесло в Среднее Поволжье? Чтобы захватить славян. Так ему ближе было взять Киев, чем Болгар. Когда на конференции, посвященной Великому Волжскому пути в 2001 г. я выступил с критикой подобных доводов, сказав в заключении, что Мерван был, конечно, авантюристом, но не до такой же степени. Тогда меня безоговорочно поддержал А.Б. Халидов, также указав С.Г. Кляшторному на его безудержную фантазию в этом вопросе. Конечно, для А.В. Овчинникова крупнейший арабист и знаток источников А.Б. Халидов не указ, но это дело принципа.

Однако это не вся история с этой пресловутой рекой Славян. Самое главное, если прочитать статью С.Г. Кляшторного, то можно выявить довольно странную логику. Она прямо воспроизведена в газетной статье нашего оппонента: «С.Г. Кляшторный, ссылаясь на данные археологии, утверждает, что эти славяне проживали по среднему течению р. Волги». Вот оно! Самое главное доказательство у него не в смутных сведениях ал-Куфи, а в … данных археологии. Иными словами, археологи ссылаются на авторитет тюрколога С.Г. Кляшторного, а он в свою очередь на них, и вместе получается доказательство. В логике это по-простому называется доказывать одно спорное положение другим, также требующим доказательства. Еще это называется «логической ошибкой», а в просторечье зовется «маслом масляным». В чистом остатке получается, что поскольку данные археологии не дают сведений о праславянстве именьковской культуры, то сведения арабских авторов – и того менее, а именно плодят только беспочвенные догадки.

Но в арсенале у сторонников праславянства есть в рукаве еще один и самый сильный аргумент. На него постоянно ссылаются в качестве ultima ratio все сторонники праславянства. Вот как пишет об этом «с ученым видом знатока» А.В. Овчинников: «О наличии крупного массива славянского населения в середине I тыс. н.э. на Средней Волге говорят и лингвисты. В частности, В.В. Напольских выявил в пермских языках ранние, не позднее середины I тыс. н.э., славянские заимствования, связанные с земледельческой терминологией». Так и хочется сказать: « И улыбка познанья играла…»

Лингвисты, действительно, слишком много говорят. Вот, что действительно думает и пишет один их крупнейших наших лингвистов и историков мирового уровня В.В. Напольских:
«В связи с существующим в археологии мнением о происхождении создателей именьковской археологической культуры IV-VII вв. Среднего Поволжья - Нижнего Прикамья из балто-славянского ареала мною была предложена гипотеза о том, что ряд слов в языках народов Волго-Камья и прежде всего в пермских языках происходит из достаточно старого балто-славянского диалекта, которым, судя по времени и характеру этих заимствований вполне мог быть язык создателей именьковской археологической культуры (далее - просто «именьковский язык»).

Поскольку особенности языка-источника этих заимствований указывали на его близость к праславянскому, он был определён как «протославянский» …. Я при этом имел в виду язык близкий (и лингвистически и, очевидно, по месту его первоначального формирования) к праславянскому, но не идентичный ему. Можно было бы, вероятно, говорить просто о «балто-славянском» или даже «балтском» диалекте, исходя из принимаемой мною в общем гипотезы о праславянском как периферийном члене макробалтского языкового континуума, однако было важно указать не просто балто-славянскую принадлежность данного языка, но и его специальную близость к праславянскому. Здесь, очевидно, необходимо остановиться на существующей традиции смешивать этноним (самоназвание исторической группы племён) «славяне» и название языка соответствующей этнической группы «славянский» с одной стороны - и чисто лингвистический термин «славянский», характеризующий язык определённого типа со всеми особенностями, отличающими его от других индоевропейских языковых систем, с другой. Безусловно, имя славян как этнической общности (и, соответственно - языков или диалектов, на которых говорили члены этой общности) может быть употребимо, лишь когда речь идёт о событиях с середины VI в. н. э., со времени выхода славян на историческую арену. … Все эти терминологические тонкости имеют на самом деле принципиальное значение, поскольку непонимание названных терминов привело к тому, что в работах коллег-археологов предложенная мною гипотеза стала трактоваться как аргумент в пользу праславянского или просто славянского без каких-либо оговорок языка создателей именьковской культуры (см., например (Кляшторный, Старостин 2002. С. 216)), что является очевидным анахронизмом, и более того – как аргумент в пользу отнесения именьковцев к неким мифическим славянам-«руссам» (Седов 2000), за что уж я никак не могу разделить ответственности» (Напольских В.В. Балто-славянский языковой компонент в Нижнем Прикамье в сер. I тыс. н. э. // Славяноведение. 2006. №2. С.12-13).

Приношу извинения за длинную цитату, но так уж они эти лингвисты любят излагать свои мысли. Но, надеюсь, ответ исчерпывающ и ясен. Как сказал бы поэт: «Ни звука русского, ни русского лица». Насколько я знаю из личных бесед, никогда В.В. Напольских не считал носителей именьковской культуры славянами по языку и тем более (поскольку он настоящий современный исследователь) не считал, что славянин – это этническое самоназвание этой группы племен. Он ведет речь о взаимодействии предков коми и удмуртов с группами особой диалектной группы, скорее балтов, чем славян по языку. Иными словами, это скорее литовцы или латыши, чем белорусы. В принципе, я не против того, чтобы считать, что в древности в Поволжье проживали какие-то племена литовцев, все-таки культурные люди и европейцы, не в пример иранцам.

Вообще, следует сказать, и я часто говорю это коллегам, что определения археологов типа «тюркский», «славяно-русский» или еще чище «тюрко-угорский» или «ирано-сарматский» этносы – это полная дичь и профанация науки. Как правило, подобные квазиэтнонимы применяются археологами, которые не в состоянии на основе комплекса источников определить этнос носителей той или иной культуры, а сделать это очень хочется. Кстати, автору не мешало бы повысить свой образовательный уровень и почитать кое-что про термин «русь», который он считает вслед за В.В. Седовым этнонимом поволжских праславян. Про академика Седова худого слова не скажу, но молодому кандидату наук не пристало так позориться перед коллегами. Если, он, действительно, не знает, что термин и этноним «русь» попали на русскую почву из финского языка, а туда из шведского и означал гребцов драккара, а проще викингов, то это много раскрывает нам и о его образовательном уровне и научной компетенции.

Остальные доказательства древности славянства в Волго-Камье просто смешны. Например, А.В. Овчинников с большим пафосом пишет: «Ученые, часто археологи по специальности … почему-то «не видят» почти полного сходства в различных элементах материальной культуры именьковского населения Средней Волги и раннеславянского населения Поднепровья: в керамике, украшениях, топографии поселений, культовых местах (в Лаишевском районе РТ имеется раннеславянское святилище (!!!)». Вот потому, что мы – археологи, имевшие дело не только с именьковскими древностями, но и с древнерусскими, причем не по черно-белым публикациям, мы не видим практически никакого сходства между раннеславянскими древностями и именьковскими, причем не в посуде, не в украшениях, ни в культовых местах. Если у автора есть что-то такое, что науке неизвестно, то он может изложить и продвинуть нашу косную науку. Но, когда он говорит, что мы ««не обращаем внимания» на видимую даже невооруженным глазом родственность (трупосожжение и различные его элементы) в погребальных обрядах именьковцев и ранних славян Поднепровья, «знаю о чем говорю, т.к. писал диплом на эту тему», то я понимаю, что он ничего не смыслит в археологии. Очевидно, или его диплом такой, как написано у В. Высоцкого: «Диплом писал про древние святыни,/О скифах, о языческих богах./При этом так ругался по-латыни,/Что скифы эти корчились в гробах». Я, полагаю, что от диплома нашего автора в своих могилах корчились не только скифы, но и праславяне. И вот почему.

Может быть, для дилетанта «родственность» культур «видна даже невооруженным глазом», но для меня все эти обряды разные. В конце концов, само трупосожжение является типом погребения, имеющим, очевидно, стадиальный и характерен для многих народов и культур, даже для тюрков. Но, какой бы диплом наш оппонент не писал, но для разница между обрядом ранних славян и именьковцев есть. Дело в том, что после трупосожжения «именьковцы» имели обыкновение промывать косточки – остатки сожжения и складывать их в небольшую подпрямоугольную ямку с горшком, причем ни в одном случае горшок не выступает как погребальная урна. Тогда как для ранних славян кости не просто закапывали в яму, но часто собирали в горшок-урну – новое и вечное тело погребенного предка. Кстати, именно поэтому в русском языке сохранились антропоморфные названия частей горшка: горло, тулово, плечики.

Иногда над погребенным возводили насыпь, которая в Поволжье ни разу не зафиксирована. Вполне допускаю, что для нашего радетеля за древнее славянство эти различия несущественны и «не видны даже вооруженным глазом», но для археологов эта разница весьма существенна, если не сказать фундаментальная, мировоззренческая. Впрочем, это нашему автору должен был объяснить руководитель его диплома, если только он не отнесся к тексту наплевательски. Но лучше поздно, чем никогда. Еще несколько подобных дискуссий и А.В. Овчинников много нового узнает об археологии праславян и их погребальном обряде.

Относительно того места, где он поставил три восклицательных знака (кстати, он дал неверную ссылку на статью Т.И. Останиной, поскольку она опубликована, все же в 2001-2002 гг.), то это чистый анекдот. Дело в том, что среди археологов Урало-Поволжья уже давно ходит шутка, что, если археолог из Ижевска что-то при раскопках не понимает, то в девяти случаях из десяти он назовет это что-то «жертвенным комплексом» или «святилищем». Я внимательно изучил статью Т.И. Останиной и готов спорить, что речь идет о надземном доме с центральным столбом и небольшими столбиками по краям, а не каком-то мифическом святилище. В любом случае, материала настолько мало и он столь невыразителен, что весь этот комплекс может быть чем угодно. Отсутствие материала – это тоже не показатель священности этого места, поскольку ни на многих именьковских городищах (за единичными исключениями) обычно небольшой слой – это типичные городища-убежища, куда члены рода собирались только во время военной опасности, а жило постоянно немного жителей. Был ли этот центральный столб идолом, как пишет автор раскопок, или это был просто столб, поддерживавший свод юртообразного дома, указывали ли столбики направление на Полярную звезду или на Млечный путь можно спорить до посинения. Но все же остается загадкой, как среди десятка ямок автор выявил главные и определил по ним положения небесных светил, которые связал со славянским праздником. И каким образом эти чудесные обычные столбовые ямки превратились в весомое доказательство обретения на берегах Камы древних славян (???). Вот уж, действительно, тот случай, когда археология проявляет излишнюю болтливость.

Таким образом, видимая простым и невооруженным глазом доказательная база не дают ни малейших доказательств к тому, чтобы постулировать возможность обитания в Среднем Поволжье сколько-нибудь больших групп праславян. Какое-то западное население присутствовало, но этноязыковая и тем более этническая принадлежность его остается спорной. Но это мысль сложная и требующая неких умственных усилий. Для тех же кто стремиться делать науку «по-простому», получает в голом остатке неверную методику этнических определений, основанную на приемах, которые были анахронизмом уже в середине прошлого века, а доказательства не тянут выше неуда на экзамене по археологии даже в каком-нибудь Козибадамском педе.

Остается выяснить, для чего же писалась эта статья полная ложного пафоса, пустозвонства и некомпетентности.

Археологическая политика или политическая археология

История - это наука о том, чего уже нет и не будет.
Поль Валери

По тону и стилю письма чувствуется, что автор натерпелся от археологов, татарских националистов и мается от того, что его предпочитают не замечать другие археологи. Сначала он создает себе образ гонимого и неприкаянного человека, изгоя и донкихота в море националистов, озабоченных только тремя вещами: как бы удревнить свою нацию и исказить историю, гоняться за «длинным рублем» и создавать неприятности честным археологам, озабоченным только «чистой наукой». Для начала А.В. Овчинников пытается сказать, что не он один такой, что есть и другие гонимые. «Вспомним – пишет он, – историю с известным археологом Р.Г. Фахрутдиновым, который «осмелился» публично отрицать раннюю дату возникновения Казани». Хотелось бы поподробнее, что это за история с якобы гонимым уважаемым археологом. Кто его гонял? И куда? Как работал он в родном Институте истории, так и работает, а в поле он уже не выезжал, с тех пор, как я стал работать еще в ИЯЛИ КФАН СССР, а было это страшно давно. И еще. Я присутствовал практически на всем конференциях, посвященных изучению древней истории Казани и ни разу не слышал, ни одного публичного на них выступления Р.Г. Фахрутдинова с «отрицанием ранней даты возникновения Казани». Может быть, автор, слышал это от него на кухне или в коридоре института. Так вот, это «публичным» выступлением не считается. Поскольку я принимал посильное участие в подготовке этих конференций и знаю, что на них его приглашали, но или ему нечего было сказать по-существу, или он не хотел делать это по другим соображениям. Это его личное дело. Однако есть номера «Татарской археологии», которые посвящены археологии Казани и в них уважаемый Р.Г. Фахрутдинов не высказывает никаких критических высказываний относительно «ранней даты возникновения Казани», зато публикует много материалов по археологии Казанского Кремля.

Зная его личную скромность и щепетильность, я понимаю, что он сам не станет отвечать автору, который позволяет так нахально полоскать его имя, поэтому вынужден сказать, что автор клевещет на уважаемого историка. Опять-таки же поздравляю Вас, гражданин, соврамши!

Но автор и сам понимает, что хоть он и девять лет занимается темой праславян (видимо, еще со школьной скамьи), но он не настоящий археолог. Ведь он не имеет права легально вести раскопки. Поэтому он набрасывается на наш Институт истории, считая, что именно он не позволяет автору развернуться во всю мощь – получить финансирование на раскопки, начать публикацию своих трудов и т.д. Должен умерить аппетит своего младшего коллеги. Дело все в том, что он может быть и девять лет занимается в кружке «юных археологов», но это не дает право ему вести раскопки и на страже этого стоят не татарские националисты, а вся мощь Государства Российского в виде милиции, прокуратуры и суда, поскольку еще во времена оные был принят «Закон об охране памятников истории и культуры», под компетенцию которого попали, к счастью, и памятники археологии. А следят за его выполнением на территории Татарстана (это уже, к сожалению) не местная служба охраны памятников напрямую, а Российский Минкульт, который делегирует право на предоставление «Открытых листов» на производство археологических работ Институту археологии РАН (г. Москва). Иными словами, если кто-то хочет вести археологические работы тот должен пройти целый ряд процедур, законно получить право на раскопки, сдавать коллекции в специализированные музеи Казани, а в свою личную коллекцию. А вот все, что идет мимо этих процедур является нарушением закона, ласково именуемого «черной археологией», а проще «грабительством древностей». И это не «охота на ведьм», а требование закона. Если автор за девять лет не научился принятым в этой науке практикам, то или он плохой ученик, либо злостный нарушитель закона. И нечего жаловаться по этому поводу в Москву, там его за подобные художества также никто не пожалует.

Кстати, автор рисует прямо-таки душераздирающие картины диктата «ученого директората». Приведу цитату: «Потенциальная возможность обвинения любого исследователя, вне зависимости от прежнего авторитета, ученой степени и звания, в «черной археологии» давно стало действенным инструментом, гарантирующим «всеобщее послушание» казанских археологов при «научном» обосновании очередного сомнительного проекта, выбрасываемого директоратом Института истории АН РТ на идеологическое поле борьбы». Вот фраза, так фраза. Умри, Денис, а лучше не скажешь. Тут тебе и всеобщее послушание археологов, тут и гонения вне зависимости от ученых степеней и званий, тут и «сомнительные проекты»! Кстати, наш автор довольно молодой человек и мало еще варился на кухне казанской археологии, поэтому я просто уверяю его, что «всеобщее послушание» это его собственный миф и/или комплекс неполноценности. Сколько себя помню, никогда среди археологов, еще со времен, когда они были «административно подчинены» А.Х. Халикову» не было ни казенного единомыслия, ни послушания. Все проблемы проходило через дискуссии и споры. Возможно, сейчас этого стало меньше, но единомыслия точно никогда не будет.

Лично мне во всей этой фразе больше всего нравиться пассаж «вбрасывание на идеологическое поле борьбы». Очевидно, что наш автор хоккейный болельщик. Интересно, за какую команду он болеет? За «Динамо» или «Коней»? Нет, в его лице мы потеряли недюжинного поэта, а приобрели посредственного историка, да еще с потугами на занятия археологией. Да еще с амбициями. Что и сказать: «его судьбой/ сказать по правде, очень/Никто не озабочен».

Но и обвинениями своих коллег во всех смертных грехах А.В.Овчинников не ограничился. Он еще и решает учить нас какие памятники археологии следует изучать, а какие можно оставить погибать. Здесь он сама скромность. Оказывается на изучение памятников Волжской Булгарии и Казанского ханства потрачены немереные деньги, а в это время гибнут, дескать, памятники эпохи бронзы. Когда я читал это, то все думал, что эти пассажи мне напоминают. Потом вспомнил: чеховское «письмо ученому соседу», тот же стиль и тот же пафос, а также непрошибаемая уверенность в том, что весь мир только и ждет его руководящих указаний. И еще смутные отрывки, что-то типа «Товарищи ученые, доценты с кандидатами!/Замучились вы с иксами, запутались в нулях,/Сидите, разлагаете молекулы на атомы,/Забыв, что разлагается картофель на полях». Не буду разбирать все те благоглупости, которые по своей простоте написал наш оппонент об археологии Казанского ханства. Достаточно прочитать этот пассаж, чтобы понять, что он в душе не «черный», а «серый археолог».

Ответить же на этот пассаж можно только тем, что я уже ответил ему, когда он поднял этот вопрос на конференции по Казанскому ханству в марте с.г. Во-первых, есть Ученый совет Института истории, который определяет научную политику в области археологии. Да, он не совершенна, как и абсолютно недостаточно государственное финансирование археологических экспедиций. Фактически сейчас эти средства просто заморожены. Если НЦАИ ИИ АН РТ еще пытается что-то делать, то только на деньги, которые дает строительство нефтепроводов, дорог и т.д. Конечно, не все памятники попадают под застройку, некоторые просто гибнут от воздействия анпропогенных факторов. Но если у критика есть на этот счет, а не пустые прокламации, а идеи, то пусть поделится. Если нет, то не надо мешать специалистам делать свое дело. Во-вторых, самый лучший способ – это самому начать работать. В отличие от него, который за девять лет удосужился заслужить только обвинение в «черной археологии», кое-кто поработал на разрушающихся памятниках по пятнадцать лет и имеет право кое-кого учить. Но не наоборот. Смешно, когда основам археологии нас пытается учить молодой человек, который не раскопал ни одного объекта и не написал нормального отчета по раскопкам. Смешно и грустно.

Разумеется, у меня есть некоторые претензии к качеству и направленности археологических работ в Татарстане, но, полагаю, что имею некоторое моральное право их высказывать. Но как сказал А.С. Пушкин в письме П. Вяземскому: «Я конечно презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство».

Но и поучениями автор не ограничился. Далее он объясняет, зачем ему понадобилась вся эта дискуссия: все дело не в науке, о которой автор не сильно переживает, поскольку она всего лишь инструмент, а цель его доказать, что раз славяне древнейшее население в Среднем Поволжье, то они имеют права на природные и экономические ресурсы республики. Вот это уже вполне политический выпад, едва прикрытый флером научности. Вот так запросто, автор объясняет нам, что мы инородцы «понаехали» на родину славян и пользуемся бесконтрольно ее ресурсами, забыв «старшего брата». Но он нас не забыл и посылает, как это модно сейчас говорить мессидж. Если это не политика, опрокинутая в прошлое, то я ничего не смыслю ни в науке, ни в политике. Вот как забавно получилось. Автор укорял, укорял татарских археологов в политизированности их позиций, изображая жертвенного агнца, и вдруг как брякнулся оземь и обернулся серым волком. В ответ на такие писания следует тысячу раз подумать, когда в другой раз в «Истории татар» редколлегия будет писать слово «праславяне». Должна же быть некая страховка, как говорят инженеры «от дурака». Вполне очевидно, что этот мессидж не первый и не последний. В новой империи периода распутицы, история опять, как в советское время становится оружием идеологической и политической борьбы.

Но и это не самое главное. В заключении автор вообще срывается на донос российским власть предержащим. В качестве практических мер он предлагает «усилить научный контроль над учебной литературой по истории Татарстана, выходящей в Казани». Интересно, наш автор, видимо, полагает, что наши учебники не просеивают сквозь мелкое сито в московских институтах. Еще как штудирую, причем постоянно! И злые рецензии пишут. Но когда дело доходит до публичных дискуссий, то они оказываются мелковаты, чтобы заставить нас отказаться от своей истории. Уж сколько раз нападали на наши учебники, а «История Татарстана» преподается в наших школах. Скучно, господа ташкентцы, все одно и тоже: «тащить и не пущать». А как же наука, достоинство, правда?

Ну а далее автор вообще берет на себя тяжкую ношу поучать президнетов двух Академий наук и вопиет к небесам. Он предлагает им (то ли президентам, то ли небесам) передать изучение проблем именьковской культуры сотрудникам Института археологии РАН или подчинить Институт истории КНЦ РАН. Вот второе, конечно, плагиат. Еще год назад я предлагал передать наш институт РАН, поскольку республика не в состоянии достойно финансировать свою гуманитарную науку. А недавно на общем собрании АН РТ, академик Коновалов прямо сказал, что зарплата сотрудников РАН на треть выше, чем в АН РТ. Однако мы просимся, а нас не берут. Вот было бы здорово, если бы господин Овчинников похлопотал за нас. Чем черт не шутит – вдруг возьмут в свое буржуинство. Ради такого случая я даже готов признать, что кто-то из праславян и побывал в Поволжье. А, кроме шуток, могу сказать, что после наших дискуссий с Институтом этнологии и антропологии РАН, весьма для них неудачных, в его недрах было решено создать сектор этнологии народов Поволжья. Он создан. Но одно дело создать штатные единицы, а другое – вырастить кадры. Вот молодой кандидат наук А.В. Овчинников, ничтоже сумняшеся, полагает, что главное создать штатные единицы и дать ему возможность контролировать их (иначе зачем он затевал эту дискуссию?). Я же вслед за товарищем Сталиным полагаю, что решают все кадры. Одно могу сказать, где бы ни создадут центр именьковедения в РАН или КНЦ, но с таким кадром, как наш оппонент, этот центр будет порождать лишь мифы и скандалы, а не реальную науку.

Вообще же, его апелляция к городовому довольно занимательна. Нечто такое я читал только в материалах по наведению порядка в ИЯЛИ после пресловутого Постановления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. Тот же стиль и та же риторика. Совершенно ясно, что автор и не надеялся что-то доказать в ходе научной дискуссии. Ни знаний, ни способностей для подобных споров у него нет. Поэтому он честно пишет донос в Москву, правда, распространяя его через газету, демонстрируя себя в качестве борца против татарского национализма. Цель же его понятна, как мычание теленка, упразднить наш Институт истории и поставить его под строгий идеологический контроль со стороны Московского Кремля, чтобы как раньше он занимался, как это у классика: «не рассмотрением наук, но отнюдь не распространением оных».

Автор предлагает изучать с помощью актуальной этнологии татарстанскую науку. Похвально и вполне достойно. По крайней мере, в этом я уверен, он преуспеет. Это вам не о праславянах трактовать, тут нужны не факты, а идеологемы. Но пока он только готовиться к этой стезе, скажем, что его пример в этом смысле куда как более поучителен, чем его мысли об археологии. Удивительно, как молодой человек, никогда не живший при Советской власти, так цепко ухватывает фразы и стиль того времени, когда «срока огромные шли в этапы длинные» только за одно обвинение в буржуазном национализме. Видимо, глубоко прав Э. Паин, когда пишет о воспроизводстве империализма из глубин самого русского народа в виде фантомных страхов и комплексов неполноценности. Сон разума, как известно, рождает страшных чудовищ. Сегодняшняя распутица пробудила самих редких демонов русского шовинизма. И эта статья – одно из порождений русских глубинных страхов. Если ранее любой русский был за «старшего брата» и по одному этому поводу был уверен в себе гораздо больше, чем любой инородец, то теперь «старшего» теснят «младшие братья». Надо учиться, повышать свой научный и образовательный уровень, а к конкурентной борьбе он не привык. Да и зачем? Ведь он полагает, что наука – это способ с помощью нехитрых приемов плодить мифы, которые сегодня выгодны начальству и умеет только апеллировать к политическим властям. Благо ныне в стране появилась привычная политическая стабильность и новая «русская идея», вокруг которой должны сплотится все. Но некоторые не хотят и отстаивают свое право на инакомыслие. Вот рука некоторых деятелей тянется привычным движением к плетке. Это тот самый клинический случай, который описывал незабвенный классик русской литературы М.Е. Салтыков-Щедрин, когда говорил о сообществе людей, которые «смешивают выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство».

Но будем надеяться, что времена уже не те. «Пришли иные времена./Взошли иные семена». Правда, чертополох имперского мышления тоже расцветает рядышком, норовя оцарапать окружающих.
И.Л. ИЗМАЙЛОВ.

Внимание!
При использовании материалов просьба указывать ссылку:
«День Казани - новости, хроника событий»,
а при размещении в интернете – гиперссылку на наш сайт: kazan-day.ru

© 2009-2014  "День Казани".