Интервью с Владимиром Познером

- владимир владимирович, глядя на вас, не скажешь, что вы пенсионер…

- давно уже (смеется).

- пенсию получаете?

- да, но я распорядился перечислять ее в один детский дом.

- всю?

- конечно.

- можете сказать, сколько у вас пенсия?

- честно говоря, даже не знаю, давно не смотрел. она повышается, индексируется, но я не нуждаюсь в ней. мне показалось, что могу отдать ее тем, кому деньги больше нужны.

- обнаружил, что у вас есть свой сайт…

- у меня нет сайта. его ведут за меня. меня в facebook”e нет, там есть какой-то человек, который представляется мною, но это не я.

- а я подумал, что вы такой активный пользователь интернета.

- насколько знаю, сайт ведут два энтузиаста.

- и они ничего с вами не согласовывают? там есть и записи ваших передач.

- видимо, они взяли откуда-то и перенесли на сайт. я им не запрещаю. они могут выставить на сайте мои интервью. но меня лично нет ни в одной социальной сети.

- странно, вроде бы это модно сегодня, даже президент…

- мода модой, а мне некогда. на самом деле, мне это не очень интересно.

- ваша судьба совсем не похожа на миллионы судеб советских людей, все у вас было не как у всех, когда почти вся страна жила как все. родились в париже, выросли в сша, потом переезд вашей семьи в ссср… вы чувствовали свою инородность, может быть, даже чуждость, когда стали жить в стране, где все было «как у всех»?

- я это очень сильно переживал. вначале, когда отец привез нас в советский союз, мечтал об этом переезде. отец меня так воспитал, и мне не хотелось выделяться тем, что я не так говорю, не владею русским языком. я очень хотел встроиться, не хотел, чтобы про меня говорили: «это не наш». очень долго пытался это сделать и говорил себе: «да, тебе это кажется странным, тебе это чуждо, но ничего, просто требуется время».

но потом понял, что на самом деле произошло и другое воспитание. я понял, что это все-таки не мое, и мне надо признаться в этом и жить с этим. это не значит, что у меня нет близких, дорогих людей, друзей. они есть. но в целом я в какой-то степени инородное тело, я понимаю это.

- вы долгое время после переезда из сша были невыездным. вас угнетало, что не выпускали даже в соц-страны?

- очень. это было одно из самых сильных моих переживаний вначале. потому что я был очень активным пропагандистом советского союза и советской системы. и очень успешным пропагандистом. я думал: «как же так, вроде по-настоящему работаю на эту идею, а сам невыездной?». первый мой выезд состоялся в 1977 году, и это все-таки была соцстрана, венгрия.

- чем вы объясните такое недоверие к вам?

- у меня были плохие отношения с кгб. то есть - никаких. они очень долго пытались меня убедить, что я должен с ними сотрудничать.

- может, потому, что вы сын человека, который с ними сотрудничал?

- да, это правда. но я не сотрудничал. отец сотрудничал больше как разведчик. он не был профессионалом, занимался разведывательной работой, а не «стучал». ко мне они обратились именно за этим - стучать на своих. на студентов, друзей, иностранцев, которых иногда встречал.

мы разошлись с ними после того, как они предложили мне поехать в варну. честно говоря, я даже не знал, что такое варна, и согласился: «с удовольствием!». «только знаете, - сказали мне они, - вы поедете не как советский, а как швейцарский гражданин. мы вас подготовим». «как это?» - удивился я. «там бывают интересные встречи, интересные люди, то, се…» и тогда я им сказал: «слушайте, у меня очень много родственников и знакомых за границей. представьте себе, что случайно кто-то из них приезжает в варну, встречает меня и говорит: «ои, володя, как приятно тебя встретить!». а я должен отвечать: «да я не володя, я мистер такой-то из швейцарии». вы что, хотите меня провалить?». и отказался. «ах, вы так? тогда имейте в виду, что мы с вами прекращаем все отношения, но вы нас попомните!» - вот так было мне сказано. это правда. я их попомнил.

- вы не боялись с ними так разговаривать?

- у меня есть такая черта: когда мне страшно, я делаюсь очень наглым. это такая защита - не дать понять, что мне страшно. конечно, тогда я боялся, но потом преодолел страх и вообще ничего не боюсь. кроме акул, их боюсь катастрофически. еще болезней близких. а то, что не мог ездить, угнетало ужасно и было одним из самых больших моих переживаний.

- вы сказали, что ваш отец занимался разведывательной деятельностью. но ведь он работал в goldwin mayer.

- metro goldwin mayer…

- но какая же разведка может быть в киноиндустрии?

- в этом смысле я не знаю, чем он занимался. мы никогда с ним на эту тему не говорили. но все-таки, работая на таком высоком уровне, отец встречался с чрезвычайно важными и влиятельными людьми.

- как вы узнали, что он сотрудничал с советской разведкой?

- сам он никогда об этом не рассказывал. когда мы приехали в советский союз, заметил, что у него есть куратор. это я потом понял, что тот крупный кагэбэшный генерал был куратором отца. потом я стал задумываться. отец был эмигрантом, а ему предложили, когда мы уехали из соединенных штатов, работать в «совэкс-портфильме» в оккупированном восточном берлине. этого никогда не предлагали реэмигрантам. только потом мне стало понятно, что все это было не просто так.

потом я познакомился с документами. был такой американский план с кодовым названием «венона», направленный на расшифровку советских кодов. в частности, они расшифровали и моего отца, он фигурирует в этих документах как «вероятный советский агент». на сто процентов они не были уверены.

- у вас сегодня нет сожаления, что жизнь сложилась так, как она сложилась? что пришлось уехать из америки? что вы столько лет чувствовали себя чужеродным в советской стране?

- никто не знает, как было бы, если бы было по-другому. но я знаю точно, что из-за того, что произошло так, как произошло, я стал знать больше, чем знал бы, живя там. уже одного русского языка достаточно, не говоря обо всем остальном. ничуть не жалею, что случилось так, как случилось, тем более никто не знает, что было бы, если бы мы не уехали? конечно, решение отца вернуться в советский союз было, говоря языком михаила сергеевича горбачева, «судьбоносным решением». в самом прямом смысле этого слова.

- сегодня много говорится о цензуре в сми, самоцензуре журналистов. можно понять, что бизнесменов напугали процессом ходорковского, губернаторов - отменой выборов, но чем напугали журналистов? откуда страх говорить и писать то, что думаешь?

- мне кажется, что этот страх сидит в генах. в россии страхом правили в течение не десятилетий, а веков. сегодня нет гулага и никого не расстреливают, как при сталине, но есть какие-то вещи, которые опасны. не так скажешь, не так напишешь, и - ты можешь лишиться работы, и тебя больше никуда не возьмут, потому что ты попал в «черные списки». от твоего слова зависит благополучие твоей семьи.

когда мне задают подобные вопросы, то я цитирую строчки евтушенко про галилея: «ученый, сверстник галилея, был галилея не глупее. он тоже знал, что вертится земля…

- …но у него была семья».

- да, у него была семья. это очень точный ответ на вопрос. достаточно чуть-чуть напугать человека: «вы смотрите… вы знаете, что будет, если не будете соответствовать…» и все, больше ничего не надо.

- с коллегами понятно. но почему общество равнодушное? у сахарова тоже была семья.

- но мы же не можем требовать от всех, чтобы они были сахаровыми. для того чтобы быть сахаровым, требуется особое мужество. прежде всего мужество и особое понимание, что такое гражданственность. таких людей можно на пальцах двух рук пересчитать.
помимо всего прочего, сахаров был еще и выдающийся человек. а те, которые в 1968 году вышли на красную площадь, требовали «руки прочь от чехословакии», казались безумцами. разве можно требовать таких поступков от большинства? невозможно!
можно предъявлять какие-то требования к себе: «я пойду на компромисс вот до сих пор, а дальше не пойду. или вообще на него не пойду». это решает каждый отдельно, но он понимает, что его ждут трудные времена.

- вы знаете людей в своем цехе, которые поступали не как сахаров?

- очень многих.

- общаетесь с ними?

- нет, это не мое. я уж не говорю о том, что в моем цехе, по сути, у меня нет ни одного друга.

- принципиально?

- не то, чтобы я заранее сказал: «вот с ними я общаться не буду», но так получается. на телевидении есть люди, с которыми я очень дружу, но они не занимаются журналистикой. тот же ваня ургант. он просто стал моим близким другом, несмотря на разницу в возрасте, мы общаемся семьями. если говорить о тех, кто занимается журналистикой, которой занимаюсь я, таких нет вообще. и я не стремлюсь к этому.

- почему?

- видимо, не сложились обстоятельства таким образом, чтобы мы общались. кроме того, должен сказать, что чаще всего не нахожу их привлекательными. за исключением, может быть, тех, с кем у меня есть отношения. мы не друзья в русском понимании слова, потому что слово «друг» по-русски имеет большое значение.

(www.dailytalking.ru.)
(продолжение следует.)

беседовал андрей морозов

Проголосовало: За - , против: . Общий рейтинг: